СТИХИ АЛЕКСЕЯ ИВАНТЕРА  


В ДОМЕ У КОЛОДЦА

В доме у колодца
Помирает дед.
А водичка льётся
Цельный день, мил свет.
Долгая беседа,
Тапочки, кирза...
А в дому у деда
Синие глаза.

В доме у колодца
Тишина-покой,
А водичка льётся,
Пьётся день-деньской.
Буду помирать я,
Якоря рубить -
Хорошо бы, братья,
У колодца жить.




ПОТОЛИКУ СКАЖУ, ЧТО УСВОИЛ СИЕ ПОКОЛИКУ...

У твоей колыбели в живом Коктебеле
вопреки винограду рубинных кровей
тот напиток, что был перевойчатым хмелем
побежал пузырьками по вене моей.

И, когда ретивое рванулось-рванулось,
и живое-живое плеснулось за ним,
эта женщина снова ко мне повернулась
знойным ликом земным, что светилом ясным.

Поклонись-поклонись-ка ты - горнему лику,
повинись-повинись, что не видишь вину.
Потолику скажу, что усвоил сие поколику -
надо многия скорби, а женщину только одну.



БАБУШКА ХАНА ЛЕЖИТ НА ДОНСКОМ

Бабушка Хана
Лежит на Донском,
Топот копыт
Дончаков над виском.

Дедушка Хаим давно
Неживой,
Ранней закопан весной
За Невой.

Если и я
В ту дорожку сверну,
Похороните, друзья,
На Дону,

Или, где яхтенный флаг
На Неве,
Лишь бы шумела ветла
В голове,

Лишь бы весной, как осина
Из пня,
Снова Россия
Росла из меня.



НИКТО НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ОБЯЗАН

Никто никому ничего не обязан,
развязен сходняк тополей долговязых;
Давай, не наглей, а пойди обними хоть тени аллей с дорогими людьми.

О, город мой ридный, я твой подголосок, в хохляцкой Тавриде – чужой ополосок,
Вкрутую заварен, но вечный холоп, чей слушает барин притоп и прихлоп.

По нашим прихлопам, по нашим притопам найдут нас по тем же идущие тропам,
Шустро их сыскное бюро и перо; найдут и догонят, и сунут в ребро!

А целых-то рёбер, считай, не осталось – по нашим словам воздалось и досталось:
Кто «спицей сорвался», кто с воза упал, кто пил из копытца – и голос пропал…



ДОМ

О, жизнь.
Винограда плеть
В горах провинции Кордова.
Я строю дом, чтобы стареть
На фоне сада молодого.

Дом нужен, чтоб глядеть в окно
На облака, качаясь в кресле,
Топить камин, пока темно,
И ждать, когда Христос воскреснет.

Дом нужен, чтобы умереть,
Укрывшись пледом "мэйд на Яве"",
Чтоб, хоть ослепнуть, но прозреть,
И Божий мир увидеть въяве.

Среди калиновых кустов,
Полуобняв тебя за плечи...
Без русской речи я - никто
И звать никак - без русской речи.




СТИШОК

Над чёрною грядой гагаринской аллеи
Блатует вороньё, что пепел над Помпеей.
Вельможный самодур, пресветлый князь Гагарин,
Твой дом и двор сожжён, народом испоганен.

Кто прав, кто виноват, - давно неинтересно.
Лишь, сердце, возлетит твой голубок надкрестный.
Тут топи впереди и лес заходит с тыла,
Но Родиной дохнёт над речкою остылой.

И кто их разберёт - готовятся ли, спят ли,
И хочется просить прощенья, что не свят я.



НА БЕРЕГАХ, ГДЕ Я В БЕГАХ БЫЛ...

На берегах, где я в бегах был,
где наймовал да гостевал
Нашёл бы с кем – лежал в стогах бы,
стихи ковал, грибы сдавал,

Спокон веков куда ссылали,
и ссыльнопоселенцев пыл
Ещё встречаем на причале,
что я мостил, да сгнил настил,

Где над плавучим магазином
сойдутца миром старики-
Крепки, чья речь неотразима,
слова легки, что мотыльки –

Здесь осенённый двоеперстным
крестом да во поле чистом
Иван Синьков о часе смертном
дохнул дымком, березняком –

Не себялюбец – челобитец –
за нас да пахарь-однолюб –
Бочком-бочком ходил провидец
с бычком в углу певучих губ.

Дубы потянутца к отлёту,
и встанут на дыбки дубки
с пол-оборота, что пехота
схватив друг друга за грудки,

И в прямоезжую дорошку
в осённый мрак, туда где враг
От высокошенька окошка
я твоего сбегу – дурак!

Куда б податца побадатца,
жить на бобах в каких брегах,
Чтоб намахавшись, обрыдатца
не во стогах, а во ногах?

Под путеводною звездою,
что той порою над тобой –
Моей водою питьевою,
моей землёю гнездовой…




ПЕВЕЦ ЛЕСНОЙ - ПЕРНАТЫЙ РЕГЕНТ...

Певец лесной – пернатый регент –
воспой-воспой весной со мной!
Ты душелов ночной и егерь,
халиф чудной, мотив грудной.

Когда скрипит над тиходолом
по снегу утром кошева,
Холодным лечится рассолом
пусть не душа, хоть голова.

Покуда город всполошённый
в набат трамвайный бьет и бьет –
В душе глухой, в глуши районной
покой вскормлённый настаёт.

Тут из-за денег, из-за фенек
всегда устроят шу-шу-шу.
Но как зимой холодный лемминг,
я чуть дышу, я не спешу.

Певец лесной,тебя я слышал,
подпел – еврей и русофил –
Я тут бродил, да весь я вышел
среди ловчил, среди мочил.

Звучок органный, богоданный
со мною дома и в бегах
В судьбе нежданной, балаганной
на голоштанных берегах.

Моя царица, огневица,
огонь сумевшая возжечь –
Тебя наречь – о, чаровница,
жар-птица – северная речь!

Когда хмельной и хитроватый
и простоватый и блажной
Поёт вокзальный бомж хрипатый –
со мной чумной язык родной.

И ты, певец, пернатый странник,
соратник вольный и собрат.
Я ратник твой, я твой посланник,
я Войска Певчего солдат.



ВЕТРЫ СПОВЕЯЛИ С МИЛОГО СЕВЕРА

Ветры сповеяли с милого Севера,
как не податца в бега?
На берега, чья тайга нас просеяла,
мга где да память долга.

Пухом гагачим, словечком рыбачим,
лехким дымком над домком
Был я насквозь на крылечке прохвачен
(шел за пивком босиком).

Голодовать привыкать не приходитца -
полон колодец воды,
Дым над избою начнет хороводитца,
льды доведут до беды.

Где лежит блад есен сокол с товарищем -
лебядью белой падет
Та, что одна под кедровым стожарищем
сладкой сопелкой поет.

Дзинькнет окно слуховое осколками,
заберег - щелкнет ледком,
Дивное эхо - сухою двустволкою,
тихим храпком - воронко.

Так посошок допивай с самогоночкой,
лехкий стружок выводи
В край, где у ключика да у студеного
сердце трындит во груди,

Где вгоречах на плечах заневестилась -
скоро слетит - голова,..
Там невзначай в иван-чае мне встретились
милые эти слова.



БЕЛОЮ ДОРОЖКОЙ ЗА МОРОШКОЙ...

Белою дорошкой за морошкой тихо убегу на хутора,
Лиха не сказать бы ненарошно, коли не могу сказать добра.

Ой сестра, досужая синица, мнитца мне - любви недолог срок!
Хуторок еще разок приснитца, и пора катитца за порог.

Весь продрог я от житья с тобою - поле боя, впрямь, а не житье!
Что жнивье колючее до боли - мне словечко каждое твое!



ТВОИХ АРХАНГЕЛЬСКИХ ГОЛУБОК

Твоих архангельских голубок, речных гудков и маяков,
Твоих штабных наградолюбых и златолюбых батюшков,
Твоих солдат разутых в поле, твоих святых и испитых,
Твоей и радости и боли, и душ отрадных золотых,
Твоих торжественных лафетов, брегов холодных обжитых,
Твоих рассветов и поэтов, и бонз во бронзе отлитых,
Твоих колей, чей лёд не тает, ладей и гнёзд, соплей и грёз
Мне так сегодня не хватает, как покаянных сердцу слёз.




ВИТЦА ТРОПИНКЕ В ГУСТОЙ ПОЛЕВИЦЕ

Витца тропинке в густой полевице между заросших полей.
Негде водицы холодной напитца - ни лошадей ни людей!

Будет ещё здесь и скотно и людно, лучше о песне радей!
Брось-ка тоску, и кваску отольют нам - свет не без добрых людей!

Вот и раскинулось поле широко, там где все сорок сорок,
сорок дорог и высокой осокою свищет суровый сурок,

где перехожим пройду я каликою подле калитки твоей
и над Великой Рекою покликаю белых гусей- лебедей!

И убаюканный волнами вольными волжскою смою водой
В знойном краю колею добровольную жизни юдольной с тобой.

Милая-милая, неопалимая, неотразимая речь!
В тёмном огне лихолетья хранимая, мне ль твоих плеч не беречь?

Вдоль берегов, не напрасно исхоженных, сложено разных стихов,
Что петухов по ночам растревожено красных за десять веков,

Что городков петушками поклёвано, склёвано на берегах,
Да бурлаками икон нацеловано в сотый након во церквах.



КОГДА КУПИВ СЛИВЯНКИ МЕСТНОЙ

Когда купив сливянки местной
из длинных слив – себе судья,
В небесный этот день воскресный
возжажду горького питья,
Тоё питьё и выпью стоя,
за ж, ё моё, житьё бытьё,
За всё моё пережитое,
за всё разбитое моё.
А, что на сердце накопилось –
стрезва не примешь за тепло.
Не смиловалось, не слюбилось,
а надорвалось-полегло,
Но виден свет за вешкой дальней,
в усердной тайной ворожбе,
В тот час души исповедальный,
когда всё сердце – о тебе.



В РОДНЫХ СНЕГАХ ПОЛНОЩНЫМ ВОРОМ

В родных снегах полнощным вором,
чтоб не заметили, пройду,
и под нарощенным забором,
вдохнув родного, упаду.
Внутри черным-черно и пусто.
Разрушив сердце и семью,
мне душу выело искусство
и отравило кровь мою.
О, разум, разум припоздалый,
как эхо дальней Слободы....
Сладки под снегом яблок спалых
слегка подталые плоды.
Скажу тады без злого слова,
что в щепки бит и крепко мят,
и только выцедки былого
ещё тревожат и томят.
Когда рассвет возмёт измором
дом мой - под лепень навесной –
умри, поэт, под тем забором,
что строил давнею весной!
Умри, как умерли надежды,
как то прибрежное село,
где медный снег залепит вежды,
даря последнее тепло.



МНЕ ПОЗАДЬ БЫ ТОЙ СВАДЬБЫ

Мне позадь бы той свадьбы, чай, и дым был бы люб
На руинах усадьбы у ракитовых куп,
Где, что во поле голом, деревенский пиит
В пиджачке разнополом подле школы стоит.
Не в дубровушке ясной земляничной порой,
А на кровушке красной во земличке сырой.
Не буди, не буди ты ни дубьё, ни жнивьё!
Были баре пииты, да зарыты живьём.
Знай, гляди себе в оба, да под воблу налей
За крестьянскую злобу, за дворянскую лень,
За трезвон колокольный пустозвонных свобод,
За народ богомольный, сердобольный народ...



ЗАБУБЕНИСТЫЙ ПЕРЧИК

Забубенистый перчик, ай, да злой табачок!
Как изверчен-наверчен наш родной язычок!
Тем и дорог болезный, с маетой завитой –
Мой настырно-скабрезный, монастырски-святой.
Не ругай меня, братец, за перчёнай язык,
Помянуть эту матерь – знаешь, где я привык,
И ни с охом, ни с чохом, а с тузом в рукаве –
Буду жохом, не лохом – до дыры в голове.




ДАЛЬНОБОЙНЫЕ ФЛЕЙТЫ

Мне приснились, ефрейтор, в маскировке из веток
Дальнобойные флейты на тяжёлых лафетах
В малярийной столице челядинов почётных
И буддийские лица орудийных расчётов.
А под аркой Дворцовой говорок леденцовый
От мороза пунцовый, яркий, жаркий, перцовый!
С головою седою я замёрзну с тобою
За молвою живою и за мёртвой Невою!
Не ищи меня в граде, не свищи меня в поле,
В рукописной тетради я стишок ниотколе,
Вополухмелю снова от льняного родного
Языка козырного, кружевного, чудного,
От водички расталой на хребте Верхоянском,
Где народ укатало не морозом, так пьянством,
Где селёдка да водка с нищетою, хоть тресни,
Но над всем околотком – невозможные песни!
...Где бреду я по кромке нежалимым каликой
С русской речи в котомке невеликой толикой...



НЕ ПРИЗЫВАЙ МЕНЯ ВО КНЯЗИ

Станиславу Минакову

Не призывай меня во князи, не обрекай меня в цари,
Я жалкий смерд славянской вязи, и вязкой в Вязниках зари.
Ломай комедь, не корчи драму, лелей любимые гроба,
То мёртвые не имут сраму, а нам должна быть стыдоба
От деревенек прискуделых, где поздно рюхнулся народ,
От матерей солдатских белых и кособрюхих воевод.
А летописец байку спорет за пайку брашна и вина,
Скорозабывчивый историк скропает наши времена.
Не призывай меня во князи! Не смейся боле надо мной!
Я жалкий смерд славянской вязи и боли не ищу иной.
Сладкоглаголивый Владимир, велеречивый Калита...
Язык ваш бык, язык ваш вымер и давит выи немота.
А я денёчком красовитым иду, и кум царю и сват –
Веночком грустным не увитый, словечком русским тороват.


ЗНАМЯ

В зарослях краснотала,
В Устьинском ли бору
Что-то со мною стало –
Слова не подберу.
Что мы сказать осилим,
С тем и уйдём из мест
Милых под небом синим
Под невысокий крест.

И, как седой калека,
Что присягал царю,
Я на руинах века
Всё говорю-горю,
Речью и пьян и болен,
Слов я, гляди, накрал!
И, как слепой Марголин,
Что-то из них собрал.

Глянь, достославный друже,
Вот негустой улов -
Всё-то моё оружье
Из немудрёных слов.
Старым еловым кряжем,
Пихтою вековой
В землю родную ляжем –
Это само собой.

Пьяны теплом и болью,
Слышим едва-едва,
Тех, кто до нас с тобою
Тут говорил слова,
Выбрал такую ж сечу,
В слово себя облёк,
И на излёте речи
В землю родную лёг.

И остаётся с нами
Лагерной снег зимы,
И под рубахой знамя
Прячем на теле мы.
Судит нас совесть, судит,
Если слеза в горсти.
Будет в России, будет
Знамя кому нести.


вернуться на главную страницу
послушать стихи Алексея Ивантера
перейти на сайт matyuhin-songs.narod.ru


 
Hosted by uCoz