| |||
|
|
ЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ, КОТОРЫХ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ...
Есть женщины, которых быть не может. И ты – ведь и тебя не может быть. Ты существуешь? Это пропуск Божий, который я не в силах не любить. И гибельная пропасть не пугает, и семью семь грозящих карой бед… Есть женщины… да ты-то не такая: таких как ты и не было и нет. НА ВЗГЛЯД ДОЯРА Уж ты, проказница Природа, повеселилась от души… Коровам ни к чему свобода, но как коровы хороши! Хотя меж нами мало сходства и так различны мы на вид – великолепнейшее скотство, вот что нас намертво роднит. Немного грустная реальность, ну вот, к примеру, я и бык: что для меня, увы, диагноз, то для него здоровый быт. РАЗБИЛИ ПАМЯТНИК - И ПРОШЛОЕ СТИРАЕТСЯ... Разбили памятник - и прошлое стирается. Такое с нами было, и не раз. История настырно повторяется, но ничему она не учит нас. Ни Тациту не верим, ни Конфуцию, историю торопимся подмять. Она уже родила революцию, а мы ее насилуем опять. ТЕБЕ Мир, который был глух, мир, который был нем, замирал, как душа покорённая Григом. Струны стройных гармоний таили во мне неизвестное, но долгожданное иго. Разбивалось стекло беспросветной тиши и взрывались стихийно цветы диссонансов, но бежали слова от не грешной души, убегающий миг в беспросветность пространства. Эта детская боль всем улыбкам назло, как на розе шипы, здравомыслию в пику… Неуклюжий Орфей слушал музыку слов, но молчал, ожидая свою Эвридику. Лишь вибрировал в горле знобящий металл и охватывал душу космический холод… Ты пришла, и с тобой в первый раз услыхал я свой мир в бесконечной вселенной глагола. УСТАЛОСТЬЮ ВРЕМЯ СМОРИЛО... Усталостью время сморило, бессонница режет глаза. Укрылся я в доме от мира – да, видно, без мира нельзя. Последние склёваны крошки, последний докурен табак… Ещё бы, ещё бы немножко – да, видно, и меньше никак. Материи грубой основа, названия этому нет… А утром очнёшься – и снова до полночи длится рассвет. УТРОМ ЗВЁЗДЫ ЗВЕНЯТ ОТ МОРОЗА Утром звёзды звенят от мороза, хмурый снег под ногами скрипит… Я живу в самом центре совхоза – Ну а чем он ещё знаменит? Спят начальники, видят, наверно, сны, каких мне во век не видать. Спозаранку шагаю на ферму я голодных коров обряжать. Не поможет коровам и чудо, не пройдёт раньше срока зима… – С добрым утром, Тамара и Люда! Здравствуй, Света! Привет, Халима! И в густом аромате навоза грянет вновь, леденя нашу кровь, лебединую песню совхоза хор извечно голодных коров. Я ВСЁ ПРИЕМЛЮ В ЖИЗНИ ЭТОЙ, КРОМЕ... Я всё приемлю в жизни этой, кроме того, с чем сжиться многие смогли, когда перерубают наши корни, корчуя нас из нашей же земли. Мы сами пожираем нашу вечность, и дом наш накренился на краю… Зеваете в глухом своём запечье? Не прозевайте Родину свою. Я СУДЬБУ ПОПОЛАМ РАЗРЫВАЮ... Я судьбу пополам разрываю - проливается в бездну не кровь, а ошибка твоя роковая и моя роковая любовь. Млечный путь задымил, забугрился там, где эта любовь пролилась... Для кого бы я там ни родился - это ты для меня родилась. Родилась для любви и для муки - вот и светят из каждой строки то небесные знаки разлуки, то любовь моя им вопреки. Я ОПЯТЬ СТАНОВЛЮСЬ ГОРЬКИМ ПЬЯНИЦЕЙ? Я опять становлюсь горьким пьяницей? Но любовь изопью до дна, а живая душа обманется – так на то и живая она. Все расчёты – сплошные высчеты, только разум уже не в счёт, коль меня – я же чувствую! – ищешь ты, и шагаю – с обрыва? – вперёд. А когда небосвод обвалится, от тебя я не отрекусь, пусть живая душа обманется, пусть… ПАМЯТЬ ПОМНИТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ СНЕСУ Я... Облака плывут, облака… А. Галич. Память помнит больше, чем снесу я, донесу до Страшного Суда… Я о том не вспоминаю всуе – и не забываю никогда. Нить прядётся с жутким постоянством. Мойры, Парки – им на всё плевать. Время, заключённое в пространство, раньше времени не оборвать. От Фортуны лишнего не требуй, да и нет его ни там, ни тут. А в кусочке видимого неба облака свободные плывут. ШАР ЗЕМНОЙ НЕ УСТАНЕТ ВРАЩАТЬСЯ... Шар земной не устанет вращаться, не угонишься – лучше насквозь… Слишком долго пришлось возвращаться, слишком поздно вернуться пришлось. Сколько лет я писал: – Не печальтесь. Я вернусь, не печальтесь, – писал… Наконец-то вернулся – встречайте!.. Посмотрел – никого не узнал. Я другой и они все другие – разве можно других полюбить? Не узнали меня дорогие, а старались… Да что говорить! Не пойду ни навстречу вращенью, ни за ним – лучше сразу насквозь, чтоб бездонного дня возвращенья испытать больше не довелось. НА ЭТОМ СВЕТЕ БОЛИ И ОБМАНА... На этом свете боли и обмана, рождённая в неволе и во зле, текла слеза до моря-океана и прожигала русло на земле. Не сосчитаешь слёз людских во веки, Засолонивших все моря земли… Ты думал, это высохшие реки? А это слёз потоки протекли. ОТ МНОГИХ ЗНАНИЙ МНОГИЕ ПЕЧАЛИ? От многих знаний многие печали? Их нету в деревенском дураке. Бормочет что-то радостно Виталя на первочеловечьем языке. Мне до него ни дела, ни полдела и я по грязи шлёпаю, спеша, а на моё закутанное тело взирает обнажённая душа. И что ей до размеров кругозора, который я зачем-то расширял?.. Ну, помню теорему Пифагора, ну, словарей с десяток прочитал, ну, показать могу на карте Чили, могу сказать: ”И это я учил…” Учил – и стал от этого счастливей? или на счастье право получил? Но всё, о чём мечталось мне в начале, в таком же беспросветном далеке… Уж не про то ль бормочет мне Виталя на самом первом в мире языке? КАЖДОМУ СВОЁ Отчего ты сегодня растеряна? Чем тебя опечалила жизнь? Получи, Александра Сергеевна, всё сполна и за всё распишись. Слава Богу, не надо с талонами здесь толкаться, бери всё подряд… Получила крупу с макаронами, получила эрзац-шоколад… Не сильна, мама, ты в диалектике, но сильна у тебя в сердце боль… Получила консервы, пакетики, а в пакетиках – сахар и соль. А в пакетиках этих – Германия, там за мамой не числят вины ни за то, что ей душу изранили, ни за то, что вернулась с войны. Победители и побеждённые… На Руси победителей нет. Есть внучата ещё несмышлёные – то-то радости им от конфет. Только я в эти сласти не верую, ими горькое не засластить… Люди добрые, что же мы делаем? Православные, как дальше жить? Кто на эти вопросы ответит нам? Мама, Боже тебя упаси, Ни конфет этих, ни полконфетины на могилу отца не носи. Пусть он верит, танкист, во вчерашнее. Не носи! да не знает он там, что дождалась ты праздника страшного: Подаяния Фронтовикам. И сидишь у стола ты потерянно, и пропах корвалолом весь дом… Ты поешь, Александра Сергеевна, ты, клянусь, не виновна ни в чём. Да воздаст всем Господь полной мерою, всем – и щедрым, и нищим – сполна… Люди добрые, что же мы делаем с чашей скорби испитой до дна? ДЕТСКИЕ ПЕСНИ "...По тундре, по железной дороге, Где мчит курьерский “Воркута – Ленинград”..."… Пел я в детстве “Гоп со смыком” – это что ещё за “гоп”? Степ колёса бьют по стыкам то ли по лбу, то ли в лоб. То ли песен было мало, то ли я других не знал… По полярному Уралу катит поезд на Ямал. Я по ветке воркутинской еду, память вороша… Не напишет брат Шаинский про Столыпин ни шиша. Не напишет, что ж такого, – “Гоп со смыком” можно спеть… Из вагона голубого нашего не разглядеть. В нашем глухо, словно в танке, не смешит и тот пустяк: ветка Сейда – Лабытнанги протянулась по костям. Разорваться б страшным криком, но тихонечко пою, как умею, “Гоп со смыком”, песню детскую свою. ВНОВЬ И ВНОВЬ ОБВИНЯЕМ И СУДИМ... Вновь и вновь обвиняем и судим!.. Кто меня просветит, дурака, отчего это мыслящим людям общего не найти языка? Вот и корчусь душой безъязыкой ради глупых наивных идей, устраняя зазоры и стыки меж протИворечИвых людей. Может, кто-нибудь из беззаботных, почитателей библиотек, иногда смотрит “В мире животных” и жалеет, что он человек? Жаль, мне адрес его неизвестен!.. Я о нём в новостях не узнал, потому что “Российские вести” говорят больше прО криминал. ГОСПОДИ, ВЕДЬ ПИШУТ ПОДЛЕЦЫ СТИХИ... Господи, ведь пишут подлецы стихи!.. Ну не их, а всё же и – стихи… Пусть и много псевдо публицистики, общей, про абстрактные грехи. Нам бы жить да быть привычно в мире том, а на этот скучный мир плевать… Разве можно подлецу стать лириком, даже если можно рифмовать? Долго выходил я из безбожия. Выбрался и на исходе дня сам себя я спрашиваю: кто же я? что останется после меня? Эти вот разрозненные листики? Так за них Господь и не простит… Жалко то, что пишут подлецы стихи, но… в душе-то что-то ведь болит? МЕШКОВИНА ПЛАЩА ИСТРЕПАЛАСЬ... Мешковина плаща истрепалась, я иду и лохмотья шуршат… Всё, что мне в этой жизни досталось, ты тащила по жизни, душа. И прижившийся между исчадий, я легко называл раем ад, Лишь однажды взмолил о пощаде, уяснив, что пути нет назад. Но смирился: а что? – всё едино. Как всегда, хорошо, где нас нет… Прохудилась души мешковина так, что виден насквозь всякий свет. И плутая душой меж запреток, свет ищу я, дурак дураком, и не знаю, где “тот”, а где “этот”, и не ведаю, я на каком… АХ, СТОРОНКА, РОДНАЯ СТОРОНКА Ах, сторонка, родная сторонка, бесшабашна ты так отчего? Вот сосед мой пропил поросёнка и супруга ушла от него. Что с того, что пощёчиной ветер по небритому хлещет лицу, коль соседские малые дети, знаю, просят вернуться к отцу? Я и сам здесь хлестал самогонку, и блевал, а потом снова пил, я и сам бы пропил поросёнка, если бы на подворье он был. Позабыл бы родного ребёнка и ушла бы родная жена... Эх, сторонка, родная сторонка, не трезвеющая сторона!.. ДЕМОКРАТИЯ КОНЧИТ ФАШИЗМОМ?.. Демократия кончит фашизмом? Ну и кончит, а нам хоть бы хны… Мы живём в деревеньке под Шимском, почитай, на отшибе страны. Ни тайфунов у нас, ни цунами, а у них… пусть живут, как хотят: государства сшибаются лбами и правительства к чёрту летят. Суетня, беготня, перегрузки – задолбали! Ни встать и ни лечь. Лучше выпить с хорошей закуской, опосля чтобы к бабе на печь. Пузырится родная держава, расползается глобус по швам, мы не смотрим ни влево, ни вправо – мы привычно сидим по домам. Бражка булькает, копятся деньги, коровёнка даёт молоко… Мы под Шимском живём, в деревеньке, нас на карте найти нелегко. НЕУЖЕЛИ НЕ ВЫЙДЕМ ИЗ ГРЯЗИ?.. Неужели не выйдем из грязи? Неужели нам всё нипочём? Может, мутит уже воду Разин, баламутит народ Пугачёв? Может быть, в захолустном Симбирске новый гений явился на свет? Неужель в нашей доле российской ни просвета, ни продыха нет? ДА РАЗВЕ МЫ ПО ГЕГЕЛЕВСКИМ ШУТКАМ УЧИЛИСЬ?... Да разве мы по-гегелевским шуткам учились? Мы вгрызались в удила не те… Да, ересь стала предрассудком, но – Гегель врал – она не умерла. Плетёмся стадом в прежние загоны под руководством тех же пастухов, что извратили старые законы для оправданья нынешних грехов. Но нам плевать. Нам – просто. Мы – невежды. Мы лишь одной наукой до краёв заполнены, зазубренной прилежно с младенчества, – грамматикой боёв. И ни просвета в будущих потёмках, и в прошлом тоже свет совсем угас, и прокляты мы будем у потомков, проклятьем заклеймённых из-за нас. ЛЕГКО Я ВЖИЛСЯ В ЭТУ РОЛЬ... Легко я вжился в эту роль: вино, табак, перо, бумага… Ещё б каморку на два шага по ширине и на три - вдоль. А вдохновенье - это сказки. Плевать я на него хотел! Играю так, что Станиславский, когда б увидел, - обалдел. Иду к обрывистому краю, на самом краешке стоять, играя роль, что я играю про то, как мне легко играть. Играю… это так по-русски - валять беспечно дурака, мол, водку хлещешь без закуски и пишешь без черновика. И ПЕСНЯ НЕ СПЕТА, ДА ПЕСЕНКА СПЕТА... И песня не спета, да песенка спета. И не было лета – закончится лето. Что было дано, то свершится, случится, и небо насквозь надо мной прохудится, и ливни сомкнутся с землёй на закате… Душа содрогнётся мечтой о расплате за тыщи грехов, что прошли от рассвета до этих стихов, где закончится лето. ЭХ, КАК ИХ ПО РУСИ ЗАНОСИЛО... Эх, как их по Руси заносило, по дорогам и нет – в драбадан, новоявленных славянофилов и отъявленных антиславян. Всюду рыщут, снуют для вербовки до конца не проснувшихся душ. До чего же сплетаются ловко эти речи у резвых кликуш! За Россию и против России, за евреев и против жидов… Эх, как их по Руси заносило с тайниками данайских даров. То, что око змеиное видит, хочет гадова пасть укусить, но клянутся любить, ненавидеть, но зовут ненавидеть, любить… Что ж, душа, ты не хочешь поверить, повторяя опять и опять, что Россию аршином не смерить и убогим умом не понять. ЭТО ЧЬИ ТАМ ГУДКИ ЗАГУДЕЛИ?.. Это чьи там гудки загудели? Это кто там сигнал подаёт? Нету в жизни ни смысла, ни цели, коль от смерти никто не уйдёт. Боже мой, что ты знаешь об этом? Хоть и вечен ты, но – ничего, житель временный этого света и жилец постоянный того. Кружат души в незримом эфире, и нисходит покой на людей… Может, самое главное в мире – ты с бессмысленной жизнью своей. Я НЕ ГОГОЛЬ, МНЕ, КОНЕЧНО, ЛЕГЧЕ... Я не Гоголь. Мне, конечно, легче. Для меня всё это – пустяки. Я сижу на корточках у печки, я сижу и жгу свои стихи. Я всю ночь перебирал бумаги, умотался, словно в рудниках… Что там говорил поэт про радий? – что-то не припомню я никак. Я налил вина большую кружку, но не от вина трезвеет взгляд. Что сгорает – это безделушка, ибо рукописи не горят. А огонь пылает – не потушишь… Где же ты, биограф, запиши, как я тут свою сжигаю душу или что осталось от души. У СТИХОВ ОСОБЫЕ ТАРИФЫ... У стихов особые тарифы – я всегда по полной получал. Потому на ритмы и на рифмы, не стыдясь незнания, плевал. Наглотавшись водки и озона, неуч, нахалюга и урод, я не знал ни одного закона и писал всегда наоборот. Не внимал ни дьяволу, ни Богу, двигаясь не вдоль, а поперёк, выходил один я на дорогу, и терялась почва из-под ног. Я покуда перпендикулярен, но уже к обочине клонюсь, оттого ли, что не гениален или – что паденья не боюсь. Есть в душе малюсенькая полость, там живёт, нахохлившись, скворец; редко-редко слышен этот голос, но когда услышишь, ты – творец… Нет, потом не птаха виновата, если в горле сорвана резьба… За стихи особая расплата, и цена одна за них – судьба. ИЗ ПРОПАСТИ БЫТА И ПРОЗЫ... Из пропасти быта и прозы доносятся вновь невпопад извечные наши вопросы “что делать” и “кто виноват”. Давно стало чёрное белым, а белое брошено в хлам, но кто виноват и что делать, как прежде, неведомо нам. От этих вопросов проклятых ведём бесконечный отсчёт… Что делать? – искать виноватых – а что мы умеем ещё? ЧТО ГРЕКАМ? СОКРАТЯТ СОКРАТА... Что грекам? Сократят Сократа – взамен Платон иль Ксенафонт… Умами, что ль, Русь не богата иль выродился генофонд? А мы бездумно повторяем: “Умом Россию не понять…” И ни хрена не понимаем – ума-то неоткуда взять. ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ ПРОСТРАНСТВА, БЕСПАМЯТСТВО РОДНОЙ ЗЕМЛИ... Тысячелетия пространства, беспамятство родной земли… Пытаясь выйти из славянства, куда мы от себя ушли? Тому, кто прошлое забудет, до будущего не дожить… Уже идут другие люди другую родину любить. НИЧЕГО ОСОБЕННОГО В ЭТОЙ ЖИЗНИ... Ничего особенного в этой жизни нету, коль судьба – игра. Не скули, не жалуйся, не сетуй, взяв её “на понт” иль “на ура”. И швыряя именно такую на постель, на кон иль на весы, куш срывай, отчаянно блефуя, путая противнику “рамсы”. Втайне понимая, Кто здесь рулит, будь в одном уверен до конца: против лома много разных “мулек” быть должно в загашниках Творца. И дыша последней горстью света, как молитву “это” повторяй: не скули, не жалуйся, не сетуй – доиграй… ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ, - В БЫЛОМ... Всё, что осталось, – в былом, в будущем времени нет. За поминальным столом встретят другие рассвет. Слышишь, умолкла труба? Ржа съела вещую медь… Думал, что это – судьба? Нет, заурядная смерть. ЕЩЁ В ТВОЕЙ БЕЗДОННОЙ СКЛЯНКЕ... Ещё в твоей бездонной склянке отрава плещется на дне… Плесни глоточек чёрту, ангел, поверить: истина в вине. Обманем истиной друг друга, которой в мире этом нет, что не причина для испуга и страхов на исходе лет. КАК ВЫШЛО ТАК, НЕ ПОНИМАЮ... Как вышло так, не понимаю, что всё, чем в жизни дорожу, и всё, что нужно мне, теряю, а что не нужно – нахожу. Неразрешимая задача, всю жизнь внушающая страх: что ни находка – чушь собачья, что ни потеря – полный крах. Одно лишь это мне зловещим и представляется в судьбе… Я не про деньги, не про вещи – я о тебе и о себе. КАЖДЫЙ СОН - КАК ДОРОГА К ДОМУ... Каждый сон – как дорога к дому… До сих пор дома нет у нас. Спать ложимся с тобой – как в омут. Просыпаемся – как в первый раз. Новой строчкою стихотворенья Проявляется сквозь эфир наше утро, до грехопадения, до изгнания в этот мир. ВСЁ ИГРАЮ, ИГРАЮ, ИГРАЮ... Всё играю, играю, играю в бесконечную чью-то игру. Столько лет я в стихах помираю, а по жизни никак не помру. Затянулась игра, счёт ничейный, хоть не ведаю, против кого я уселся на эти качели, что взлетают до света того. Это вам, знать, не мат за три хода или там в “подкидного” игра, ? сел с восхода ? играй до захода, от заката ? играй до утра А на “минусе” или на “плюсе”, ? с кушем тут не сорвёшься уже… Никакой я игры не боюся, а от этой мандраж на душе. Не видать ни конца и ни краю, но предчувствую я - перебор… А покуда играю, играю, Раз не помер ещё до сих пор. Я ЧУЖИЕ МИРЫ БАЛАМУЧУ... Я чужие миры баламучу, чтоб в своём эту боль пережить… Неужель я живу, чтобы мучить тех, кого не могу не любить? Я рождён не для тьмы, а для света, но, светясь чёрным светом души, я судьбу золотую поэта растранжириваю за гроши. За гроши, за копейки - не даром… Но другого пути просто нет: чем черней искры чёртова дара, тем виднее другим Божий свет. С УТРА - ВИНО... С утра – вино… Конечно, это пошлость. Зато пощады долго не просил. Я целых десять дней терпел, а больше и дальше так, ей-Богу, выше сил. А телефон молчит и писем нету… И если ночью снова не усну, бродячим псом пойду по белу свету, чтобы навыться вволю на луну. Тебе приснятся вдруг аккорды Баха, и ты проснёшься, выглянешь в окно, а там – луна и дохлая собака, весь день с утра лакавшая вино. ЖИЗНЬ ИДЁТ ПО ТРЕКЛЯТОМУ КРУГУ... Жизнь идёт по треклятому кругу, а над визгом обыденных драм журавлей понесло ветром к югу, память сердца несёт к северам. Жизнь грядущая кажется трудной, а былая всегда хороша… Пролечу над тайгой и над тундрой – пусть погреется стужей душа. Пусть оттают замёрзшие слёзы, здесь душе не вставать на дыбы… Ей теплее в былые морозы, чем в сегодняшнем пекле судьбы… В ТЕМНОТЕ ЛИШЬ ВЕРШИНА ГОРЫ... В темноте лишь вершина горы, словно дьявольский знак золотится. Ты пришла в этот мир до поры – ты зачем поспешила явиться? Хоть зажмурься, хоть нет – этот свет кто-то очень безудержно тратит. Он горит столько дней, столько лет, что его на две жизни не хватит. Понимая законы игры, по которым играют без правил, ты паришь у подножья горы – тьма клубиться и слева, и справа. Понимая законы игры, как ты можешь парить в мире этом, где во мраке трещали миры, порождённые дьявольским светом? Как тебя в темноте я нашёл? Или ты догадалась не сбиться? Ты пришла – я ещё не ушёл, ты пришла – свет ещё золотится. И плюю я на дьявольский знак, и впадаю в твоё притяженье… Ты пришла в этот мир, чтоб я знал о безвременном нашем рожденье. ТЕБЕ ЕЩЁ ПО СИЛАМ ЮНОСТЬ... Тебе ещё по силам юность, а мне о ней не вспоминать. Слова замёрзнут, льдинку сплюну – тебе на льду не замерзать. И не оттают эти звуки, не утекут с шальной водой… Тебе ещё по силам муки, которых не было с тобой. Тебе ещё по силам горе, которое не обойдёт, а у меня не кровь из горла и не рыдания – а лёд. ЛЕГКО СКАЗАТЬ: ЗАБУДЬ ОБ ЭТОМ... Легко сказать: забудь об этом… Я б эту память рвал зубами!.. А вы бывали в кабинетах, где вас пинали сапогами? Я тоже, может, стану добрым, как вы… Вы всё уже забыли? А вам-то в пах или по рёбрам с размаху сапогами били? Они пропахли гуталином, и сапоги, и кабинеты… А вас месили, словно глину? Легко сказать: забудь об этом… БЕССМЕРТНАЯ ДУША... ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ... Бессмертная душа… Особые приметы: со всех сторон на ней клеймо стоит: тюрьма… Как хорошо, что я могу быть не поэтом и в горе от ума, и в счастье без ума. Как хорошо, что я неведомые слёзы могу стереть с души невидимым смешком. Бессмертная душа, дитя тюремной прозы, уходит на этап почти с пустым мешком. В нём вечный чифирбак, махорка, полотенце, да ложка, а на дне – заветная тетрадь, в которой по ночам малюет экзистенци- алистское перо, о чём не рассказать при свете дня, когда иных существований иные ”я” извне врываются в меня… Бессмертная душа полна чужих страданий, но нету в ней чужих ни мрака, ни огня. О, Боже, тьма и свет во мне и я же – между. Всё выбрано давно. Душе не нужен щит. Бессмертная душа одну хранит надежду, что этот путь сама, коль надо, завершит. ВСЁ ОТДАМ ТЕБЕ Я, КРОМЕ ВОЛИ... Всё отдам тебе я кроме воли. За меня держись иль не держись – я не дуб, я – перекати-поле, и несёт меня по свету жизнь. Многие за это укоряли. А тебе?.. неужто не понять: ты вросла в судьбу свою корнями – нам с тобою век не вековать. Чувствуешь, откуда дует ветер? Где меня он только ни носил... На бегу тебя случайно встретил и остановиться нету сил. Не жалей. Не рви, рыдая, корни. Жизнь прекрасна тем уже, что в ней множество других растений, кроме тех, что существуют без корней. ГИТАРЫ ТРЕВОЖНЫЙ АККОРД... Гитары тревожный аккорд – и памяти бьётся копилка… Я помню не ванинский порт, а кировскую пересылку. И, вроде бы, с той стороны уже мне никто не ответит, но бьётся стекло тишины, и мрак оглушительно светит, и дальше за ним – что за чёрт? – зияет небесная дырка, в которой не ванинский порт, а кировская пересылка… Я тот? – но другие глаза во мне этой боли внимают. Я тот? – но другая слеза во мне эту боль омывает. И всё-таки только такой я памятью душу спасаю. А тот ли я или другой – про то на том свете узнаю. ЗАЗМЕИТСЯ ПО СЕРДЦУ ТРЕЩИНА... Зазмеится по сердцу трещина... Я судьбу не за то укорял, что живёт где-то в мире женщина, чей тираж – один экземпляр. Что однажды в толпе бесчисленной вдруг мелькнули – душа на дыбы – лишь глаза той одной-единственной из другой, не моей судьбы. ЭТИ БАЙКИ, ХУДОЖНИК, И СКАЗКИ... Эти байки, художник, и сказки хороши для безгрешной души. Загрунтуй полотно чёрной краской и по чёрному чёрным пиши. Так пиши, чтоб ни зги, ни просвета, так пиши, чтоб темно, как в гробу… Не портрет же ты пишешь с поэта – нет, художник, ты пишешь судьбу. И У СУДЬБЫ НЕ НАУЧИТЬСЯ... И у судьбы не научиться, как сделать этот перевод. Вникаю в первую страницу – не прочитать который год. И не понять без перевода ни слова, ни в одной строке... Кто написал роман «Свобода» на тарабарском языке? Я ИДУ, КУДА ХОЧУ, ПО ВСЕЙ УЛИЦЕ... Я иду, куда хочу, по всей улице, и вина хлебнул сполна, и вины… Жаль, свобода и судьба не рифмуются, а на мой-то слух, по-моему – должны. У меня, что захочу, всё получается, да не выберу никак одно из двух… Жаль, что доля и неволя сочетаются, а, по-моему, ножом режут слух. Что ни слово – к делу ладно прилепится, и как складно-то: тюрьма да сума… Понимаю же нутром, что – нелепица, а ведь сводит до сих пор меня с ума. НА ПРЕДЕЛЕ НЕМЫСЛИМОЙ СТУЖИ... На пределе немыслимой стужи, в беспросветной вопящей тиши выбираются мёртвые души в мир из чрева безбожной души. Разливаются мёртвые воды, разрывается лоно ума, выползают из тьмы на свободу те, кого породила тюрьма. Выползают и с воплем: ”Доколе!..” – не внимают суду моему… Это я выпускаю на волю обречённых на вечную тьму. Порождает зверей и чудовищ сон не разума – память души. Окунаю перо в море крови, бес в затылок мне дышит: ”Пиши…” Выползают на свет Божий звери. Но не Бог, это я срифмовал убеждённую злобность безверья и безжалостной смерти оскал. НАУЧИЛСЯ ПИСАТЬ Я КРАСИВО... Научился писать я красиво, а в тюрьме ремесло – Божий дар. И не даром малюю я “ксивы” их “заочницам” - за гонорар. И без таксы и без прейскуранта, доверяя клиенту вполне, я пишу о судьбе арестанта, о любви, о душе, о весне. Я умею писать, как им снится, и о том, что в их душах болит… Улыбнётся печальный убийца, загрустит бесшабашный бандит. Я пишу – и для них не фальшиво. Всё им вновь, хоть слова и стары… Как легко человека счастливым сделать, зная законы игры. Но тяжёл этот хлеб – хлеб поэта, я давно уж не сплю по ночам. Мне несут и несут сигареты, папиросы, махорку и чай… О МУЗЕ Я как будто прикован к бумаге и ручке, может быть потому не взлететь в высоту… - Да сними же ты, сука, - кричу ей, - наручники!.. но она уже спит на бессменном посту. Я ПОМНЮ ТЕХ, КОГО НИКТО НЕ ПОМНИТ... Я помню тех, кого никто не помнит, поскольку те, кто знали их, ушли туда, где вечный полдень или полночь хранят покой неведомой земли. Бог присудил мне так. Я задержался. Ни в этом не виновен и ни в том, Что, может, для того я и остался - Тех вспоминать, кого уже никто… Да будет и со мной по Божьей воле. Останется один когда-нибудь, кто будет вспоминать меня - не боле - и, может быть, не лучшее отнюдь… ДУДИ В ДУДУ, СВИСТИ В СВИСТУЛЬКУ... Дуди в дуду, свисти в свистульку, Судьба, поехали в Краслаг. Объехать городок Козульку не сможем мы с тобой никак. В иную жизнь вцепиться нечем, да ко всему и эти сны: мне снятся розовые свечи с плеча разделанной сосны. Вот край Советского Союза, трудись тут хоть 15 лет – а что зимою нету гнуса, зато морозов летом нет. А утром из барака выйдешь, пос… смотришь тут же, на снегу… – Эй! – попкарю на вышку крикнешь, но тот по-русски ни гу-гу. Г. МАКСЮТОВУ (БРЕДЁМ ПО КОЛЕЕ РАЗБИТОЙ) Бредём по колее разбитой… О Боже! скоро ли отбой? Конвойные собаки сыты, их кормят мясом на убой. Чего ж они так нудно лают? А я голодный, как шакал. Но вот стихи – я точно знаю – набив желудок, не писал. О, этот неизбывный голод свободной в выборе судьбы: заткнуть жратвой не вольный голос иль стать для псов куском жратвы… Зачем в стихах-то про кусок? Зачем в стихах про псов рычащих? Но жрать-то хочется, браток, всё больше, всё сильней, всё чаще… ЭТАП ПРОПУЩЕН ЧЕРЕЗ БАНЮ... Этап пропущен через баню… Что ж отдохнём на пересылке. Я здесь не инопланетянин, я здесь давно в своей тарелке. Уж здесь-то я в своей стихии, я не боюсь за свой мешок. И все вокруг меня такие, как я, и это хорошо. Ганс шепчет что-то и почасту, Сопля готовит “чифирбак”… Я не тоскую понапрасну, мне всё давным-давно ничтяк. И я не думаю о воле – зачем такие думы здесь? И я не думаю о боли – я просто эта боль и есть. ВСЁ ДАЛЬШЕ, ДАЛЬШЕ, ДАЛЬШЕ ОТ ЛЮБИМОЙ... Всё дальше, дальше, дальше от любимой… Ну, вот и начинается мой срок. Пути этапа неисповедимы, а путь домой немыслимо далёе. В “столыпине” балдёж, как на “блатхате”, одеколон в продаже у солдат… Гуляй, братва, покуда “бабок” хватит! Гуляют… пьют… кайфуют… чифирят… И некуда упрятать безысходность – “Тройной” одеколон душе не в счёт – вот разве что в побег рвануть – но поздно. Вот разве что подохнуть… Что ещё? КРУГ ДРУЗЕЙ, ОКРУЖЕНЬЕ ЛИ ВРАЖЬЕ... Круг друзей, окруженье ли вражье, мать ли, брат ли, подруга ли, сын, навредит кто-то или подскажет - ты с судьбою один на один. Вспомни поезд с тобою летящий за окраину мира сего… Оглянись: и сейчас, в настоящем нету рядом с тобой никого. МОЖЕТ БЫТЬ, Я СЕБЯ ПЕРЕСИЛЮ... Может быть, я себя пересилю, если точку опоры найду. Как возили меня по России, так теперь без конвоя пойду. Обречённый на вечное горе и на чувство врождённой вины, я дойду до студёного моря, до окраины края страны. Территория кончилась. Стойте! – рявкнут в спину, и клацнет затвор… Вашу родину-мать!.. успокойтесь, не полезу я через забор. Не полезу и в воду не кинусь, не заплачу и не отрекусь… Не толкайте прикладами в спину, даже здесь не кончается Русь. Ограничили родину ложью. Не толкайте! Я правду найду… Ну и что же, что по бездорожью, но зато без конвоя пойду. СУДЬБУ РАЗДЕЛИТЬ НА ДВЕ ЧАСТИ... Судьбу разделить на две части, запутать в былое следы… Живёшь на окраине счастья, в предчувствии долгой беды. Бессмысленнейшее из поприщ ты выбрал, вернее, оно тебя. Ничего не воротишь оттуда, где вечно темно. Немыслимо освободиться от прошлого даже в душе. И срок нескончаемый длится, хоть ты на свободе уже. И СПЕЛ БЫ ПЕСНЮ НЕ ПЕЧАЛЬНУЮ И спел бы песню не печальную, да жизнь весёлых мне не пела. В любой, что ни дорога – дальняя, и дом – казённый, ясно дело. А срок такой – что сразу вешайся, и сердце – на две половины, когда жена с другим утешится, и только мать дождётся сына. НЕ КАНЮЧЬ НАД СУДЬБОЙ БЕСПРОСВЕТНОЙ Не канючь над судьбой беспросветной. Не скули, посмотри на просвет: ты, умея любить безответно, не умел ненавидеть в ответ. Ты гордыню заставил смириться, даже в эту уверовал ложь… Вот и всё, больше нечем гордиться, да и это не повод, а всё ж… И СЛУЧАЙ, КОНЕЧНО, ФАТАЛЬНЫЙ И случай, конечно, фатальный, и счастье – его в жизни нет. Поэт? Если он не опальный – какой это, к чёрту, поэт. И пишем хоть вкось, а хоть вкривь мы – гортань не идёт на разрыв, творим ли хитрющие рифмы, кичимся ль отсутствием рифм. Паясничаю? Так ведь боль же! Не боль? Это значит, что – вру… Поэт и в России не больше включившихся в эту игру. А то, что приходит некстати, всё было в нелепой судьбе… Поэт – это только читатель, себя написавший себе. ВЫХОД, ВИДИТ БОГ, ВАЖНЕЕ ВХОДА Выход, видит Бог, важнее входа. Не ломайте души и умы: если ограничена свобода, это хуже всяческой тюрьмы. Чувствую, любя людей счастливых и без них проживший тыщу лет, у свободы нет альтернативы, как в тюрьме людей счастливых нет. Я и сам счастливым был не часто, а среди несчастных жил не раз… Может, и любил бы я несчастных, только ведь свобода не для нас. Эх, раз, ещё раз, ещё много… ГДЕ НЫНЧЕ ТЕ, КТО ПРАВДУ ЧУЯЛИ?.. Где нынче те, кто правду чуяли, и понимали наперёд, что лозунг дедушки Мичурина к хорошему не приведёт. Немногие сумели вынести тот неестественный отбор… Давно Природа просит милости – мы ей не внемлем до сих пор. Вглядеться, вроде, и не злыдни мы, но словно бес толкает нас: теперь законов нет незыблемых, а те, что есть, нам не указ. Кругом сплошная экология и реки полные дерьма… А все, кто выжили, немногие убогие сошли с ума. C ВЕЧЕРА СНОТВОРНОЕ... С вечера снотворное, пять утра – не сплю... Ах ты, тварь притворная, я ж тебя люблю! А на что надеяться? Травят: у-лю-лю! Ты для них изменница... Я ж тебя люблю. Обольют помоями, понамелют врак… Будет всё по-моему, без тебя никак. Травлю-то я выдержу, о другом молю: без тебя не выживу, я ж тебя люблю. КАК ПОЗДНО ПРИХОДИТ... Как поздно приходит: не надо любовь проклинать! Ах, и ах… Опадыши райского сада гниют даже в райских цветах. Случайность нежданная или судьба?.. Всё равно не зови, коль райские птицы забыли про райские кущи любви… Когда на краю мирозданья всё припоминаем во мгле, то плачем о райских страданьях на грешной прекрасной земле. НАИВНОЕ (ЖИТЬ БЫ ВСЕМ ПО СОВЕСТИ...) Жить бы всем по совести, не боле. И ведь каждый с совестью знаком. Вот тебе и “правовое поле”, о котором треплем языком. ПАМЯТИ В. ВАГАНОВА Не боясь уголовного дела, я на “киче” без дела сидел, и держал голодовку неделю, в “одиночке” семь суток не ел… В общей хате потом эту байку не протиснешь за правду: не ври! Только ты разломил молча пайку и кусок протянул мне: бери!.. Возвратил бы с лихвою я хлеба – кто покажет могилку твою? И смотрю я сквозь слезы на небо, и тебя в небесах узнаю. ПТАХА МОЯ, ПТАХА... Птаха моя птаха, что ж ты не поёшь? съёжилась от страха, крошек не клюёшь, на исходе духа, скачешь по прямой… Ах ты, щебетуха, воробьёныш мой… НЕ ДО СМЕХА, НЕ ДО ШУТОК Не до смеха, не до шуток – Не на доску же почёта… Ну, хотя б один поступок, что на небесах зачтётся. Дольше века длились сутки, но кончается и век… Истекает шут на шутки, то есть плачет человек ЖЕНЩИНА Добровольно себя то и дело обрекаю, ликуя, на гибель… Эти линии женского тела! Эти женского тела изгибы! Жизнь летит в бесконечном угаре, а мгновения тянутся долго… Эти выпуклости полушарий! Эти складки нежнейшего шёлка! Мне уже не искать идеала, ибо понял на склоне всех сил: по особенному лекалу женщин Бог для мужчин сотворил Опаляют припухшие губы, ими жажду нельзя утолить… Если женщина нас и погубит − то затем, чтобы вновь возродить. До последнего чтобы мгновенья, лишь любовь, принимая в расчёт, вновь и вновь продолжать единенье тел, и душ, и чего-то ещё. ПЛАЧЬ, РОССИЯ Это, в общем-то, проще простого, если Родина – через "мать", за душой ничего святого, и чего тут ещё понимать! Я тут, вроде, как с боку бантик, но суждений иных не снесть... Нет морали с приставкой "анти", анти-разум, наверно, есть. Слава Богу, не все устали, подниматься навстречу беде... Ты, Россия, не Ленин, не Сталин, и не Путин, не НКВД. Что российский народ изведал, сколько вытерпел между смертей!.. Плачь, оплакивай в День Победы ты, Россия, своих детей. В этот день на подъёме мая шаг от ненависти до любви... Плачь, скорбящая и святая, плачь, несчастная, и живи... |
| послушать стихи Леонида Барановского |
| вернуться на главную страницу |
| перейти на сайт matyuhin-songs.narod.ru |
